Виктория Рященко – профессор, доктор экономических наук, член профессорского совета ISMA. Яркая, эмоциональная, импульсивная — сидишь рядом и заряжаешься энергией. Наговориться с ней невозможно – слишком самобытный и хороший рассказчик. Слушаешь и не замечаешь, как летит время, темнеет за окном, отсеиваются дела, встречи, разъезды и забеги.

фото: Аркадий Глухих

У нас получился искренний, откровенный и честный разговор, который мы даже начали с набега, с наскока. Но, кажется, нам удалось и деликатно и корректно затронуть тонкие, чувствительные моменты личных разочарований, и обсудить философские, спорные культурологические нюансы, и посмеяться над анекдотами, и пройти через боль прошлого и настоящего.

Виктория приехала в Латвию четырнадцать лет назад из-под Полтавы, оставив позади настоящие гоголевские места.

«Диканька же совсем недалеко от моего дома была! И какая же там безумная красота… Поля, холмы, реки, эти ведьмы – всё есть! Хочу ли я снова увидеть родные места, даже спрашивать нельзя. Всегда хочу. В Украину я хочу всегда!»

И начался новый этап жизни уже в Риге. Со своими радостями и разочарованиями, сложностями, трудностями, моментами счастья и периодами отчаяния.

ЕШ: Вы здесь уже столько лет, наверное, страшно приезжать в родные места. Даже я, которая все летнее детство провела у бабушки, в регионе Причерноморья, так и не осмелилась туда приехать взрослой. Побоялась разочароваться и перебить детские чудесные воспоминания.
ВР: Прекрасно понимаю! После университета я купила квартиру в Полтаве, оттуда до родителей – рукой подать. А когда переехала в Ригу, стала видеть их фактически раз в год. И каждый раз замечаешь, как у мамы и папы появляется больше седых волос, как меняется осанка, голос. Кстати, чем мне нравится село, — там меньше изменений, все циклично: зима, весна, лето, осень и по кругу.

ЕШ: Есть хоть что-то стабильное…
ВР: Да, приехал, а там все то же самое. И ты думаешь: Боже, как же хорошо!

ЕШ: Вы столько лет живете в Латвии, украинский язык не забыли?
ВР: Конечно, нет, что ты! Настроение же меняется сразу! А уж если надо выразить эмоцию, то это вообще только на украинском!

ЕШ: Это когда нельзя без цензурной лексики или когда душевная боль?
ВР: Когда душевная боль или какое-то глубокое переживание, и нужны те слова, эпитеты и образы, которые не можешь заменить русскими.

ЕШ: Мы с вами вообще с другого конца пошли! Не с истории вашего переезда сюда и интеграции, а с позиции языка. Но это интересный момент. Я недавно общалась с культурологом Денисом Хановым, и он отметил, что русский язык в Латвии достаточно чистый — нет сильного влияния, например, российского русского. Здесь он не живет в естественной среде и словно закристаллизовался. Язык — живой организм, в котором происходят изменения, появляются новые слова, понятия и термины. Вы чувствуете эту жизнь? Или в отрыве от родины он у вас тоже закристаллизовался?
ВР: Да я не оторвана, потому что образование международное. Мы очень много работаем и общаемся с украинскими коллегами, преподаем украинским студентам, реализуем большое количество программ по обмену опытом. И я тоже являюсь частичкой этой общей среды. Кроме того, мы с детьми каждый день созваниваемся с мамой и разговариваем на украинском.

ЕШ: Сейчас основной страх русскоязычных латвийцев — утратить возможность использовать свой язык. По крайне мере, в достаточно широком понимании этого слова. Есть опасения, что язык пропадет или маргинализируется до формата условного диалекта. Меня интересует пример вашей семьи. Вы большую часть времени общаетесь на латышском и русском, как вам удалось сохранить украинский  внутри своей семьи?
ВР: Не могу сказать, что мне удалось. Дома на украинском разговариваю только я. Даже не разговариваю, а пою. Пою, когда что-то делаю по дому или готовлю. Для меня это отдых, покой, гармония и возвращение в детство. В детстве мне пели бабушка и мама, теперь пою я. И я, наверное, сохранила не родной язык, я сохранила себя.

ЕШ: А на работе как это процесс происходил и как происходит сейчас?
ВР: Раньше с коллегами легко переходили на русский, но после 24 февраля стараемся не использовать, заменять латышским, английским, украинским. И против самого языка никто ничего не имеет. Он — лишь инструмент. Но мысль о том, что война с нами заговорила на русском, приносит боль. Поэтому максимальное исключение этого языка из бытового использования — форма моральной поддержки, мы словно говорим друг другу: «Мы слышим, мы знаем, мы с вами». И в конце концов, язык общения превратился в осознанный способ показать, на чьей ты стороне.

ЕШ: С такой точки зрения, например, латвийские русские не имеют отношения к российским русским. Дистанция — и культурная, и языковая — увеличивалась давно. И гастролирующие актеры и исполнители этот разрыв уже сократить не могли. Я четко понимаю весь процесс, но не могу понять, почему нужно дистанцироваться от русского языка в общении с балтийскими русскими? Мы же совершенно другие, и это видит каждый, кто хоть раз побывал в России. Вы давно там были?

ВР: Недавно, три года назад.
ЕШ: И я. У меня не было ощущения, что я приехала домой. Абсолютно. Мы слишком разные.

ВР: Думаю, ситуация не в игнорировании русского, а в большем использовании украинского. Я в этом году была в Грузии, Узбекистане, Казахстане, в Эстонии, Литве – везде языком коммуникации был русский.

Но когда есть возможность, хочется говорить на украинском. Это попытка заявить: «Мы есть. И мы — народ».

ЕШ: Чтобы не говорили: «Вы же один народ?»
ВР: Да не только это. Такая формулировка меня даже не оскорбляет. Но конец февраля и весь март я ежедневно задавалась вопросом: как это возможно?! Мы наблюдали за войнами по новостям, видели их в кино, нам показывали, как люди готовы уничтожать друг друга из-за цвета кожи, разреза глаз, языка, религии… Но конкретно в нашем случае… Мы же даже не отличаемся, и у нас было столько возможности и способности понимать друг друга!

Это до сих пор шок. Шок от осознания того, насколько легко управлять человеческим мозгом и менять сознание.

Я не делю людей на русских, украинцев или грузин. Просто знаю, что понятие «национальность» было выведено искусственно, когда во Франции решили, что за национальную идею легко поднять массы людей.

ЕШ: И манипулировать ими…
ВР: И манипулировать, нагружать эту идею дополнительными смыслами и стереотипами. Сказать, что все французы – снобы, евреи – обманщики, а немцы – прижимистые, — это как утверждать, что все женщины очень чувствительны, а мужчины нет. А что делать с теми, кто под эти параметры не попадает?

ЕШ: А давайте позовем в нашу тусовочку сексиста и послушаем! (Смеется).
ВР: Точно! Но возвращаясь к разговору… Я людей не делю на группы, я их воспринимаю по действиям и словам. Есть порядочные, ответственные, честные, открытые. А есть те, в орбиту которых попадать не хочется. И всё.

ЕШ: Давайте вернемся вообще к началу нашей беседы, открутим всё до первых фраз и поговорим о ваших первых годах в Латвии?
ВР: (Смеется). Я живу здесь уже четырнадцать лет. Это много! Как-то прочитала, что через десять лет после переезда, вы назовёте новое место своим домом. Тогда не поверила. А прошло десять лет, словно прозвенел звоночек и что-то включилось.

ЕШ: Но приехать на новое место с другим языком, людьми, у которых другой менталитет, – это огромный стресс!
ВР: Слава Богу, я почти сразу попала в прекрасное место — International Organization For Migration. Сначала как участница проекта интеграции, а затем оказалась в составе команды, где мне дали уникальную возможность раскрыть себя в лекциях, проектах и программах. И это помогло не только ассимилироваться, но и разобраться в собственных чувствах и переживаниях.

ЕШ: Но почему вообще приехали?
ВР: Замуж вышла.
ЕШ: (Смеется). Вот и вся история женщин!
— Что вы тут делаете?
— Приехала за мужчиной!
ВР: Везде Cherchez la femme! Но, наверное, любовь, ослепляет на время… На очень большое время. Оглядываясь назад, думаю, что никогда свою дочь так не отпустила бы, пока голова не остынет и не станет мыслить трезво.

ЕШ: Считаете свой переезд ошибкой?
ВР: Решение, мечты и сам переезд были глупостью, но не ошибкой. Я работала в университете, была кандидатом экономических наук, эдакой сильной, независимой женщиной с шестилетним ребенком. И мне захотелось побыть слабой. Захотелось быть мамой и женой. Представляла, как рожу еще одного ребенка, буду со старшей уроки делать, днём варить борщи и гладить рубашки, вечером будет приходить муж, и мы будем садиться ужинать за большой стол….

ЕШ: А реальность…
ВР: Как бы сказать мягче… Особенность психики: когда очень больно — половины не помнишь. Это «прекрасный» 2008-й год. Бедность. Младшему ребенку четыре месяца, а я вынуждена выйти на работу – в кармане не хватало денег даже на молоко.

ЕШ: Могли уехать?
ВР: Запросто! В Украине у меня семья, и меня там всегда ждут.

ЕШ: Почему остались?
ВР: Верила в любовь, надеялась, что вместе мы преодолеем трудности и всё сможем. А оказалась в ситуации, когда уже подумывала пойти мыть полы в торговом центре. Но повезло попасть в университет ISMA, куда меня взяли помощником маркетолога. Когда стало не хватать латышского языка, педагог украинской школы Иева Залите стала для меня и учителем, и духовным наставником, и привила любовь к языку. Например, на экзамене нужно было написать рассказы о себе. И когда Иева меня готовила, она вытягивала мои самые позитивные качества. В тех сочинениях я сама увидела себя сильной, увидела себя хорошей… Те рассказы я сохранила.

ЕШ: Какая тонкая психологическая игра!
— За что вы любите этот язык?
— Не знаю, я на нем такая хорошая! (Смеется).
ВР: Именно! Но таким и должен быть талантливый учитель, учитель от Бога!

ЕШ: Несмотря на наличие рядом хороших людей, наверняка были моменты, когда вы чувствовали себя феноменально одиноко?
ВР: Я бы сказала, такие моменты никогда не заканчивались. Но я выучила латышский, потом выучила английский, уже знала украинский, русский и немецкий, поэтому дела лучше пошли и на работе – меня повысили, доверили вести лекции на латышском и на английском языках. Это было очень страшно!

ЕШ: А в какой момент вы почувствовали, что здесь дом?
ВР: В момент, когда построила собственный дом.

ЕШ: То есть вы приехали варить борщи, быть слабой и зависимой, а в итоге стали сильной и независимой женщиной, которая построила себе дом?!
ВР: Можно сказать и так. И ощущение настоящего дома нахлынуло внезапно. Утром просыпаешься, завариваешь чай и понимаешь: ты — на своем месте. И если раньше, нет-нет, да задумывалась об отъезде, то теперь даже близко нет такого желания.

ЕШ: Хотели уехать, когда любовь прошла, а своего места еще не нашлось?
ВР: Это же второй мой брак. Жалко было старшую дочь, которую вырвали из привычной среды, оторвали от большой и дружной семьи – нас по 25 человек за столом на праздники собиралось, — а тут приехали, и семья мужа четко дала мне понять: родственники для красоты, у нас европейские отношения и никто тебе помогать не будет.

ЕШ: Не повезло. С чужими родственниками так бывает.
ВР: Это им не подфартило! Если бы они со мной подружились, у них были бы и внуки, и путешествия, и стол накрыт.
ЕШ: Вот пусть сидят и тоскуют в серой декабрьской зиме!
ВР: Да! (Смеется). Зато когда теперь говорят «европейское качество», я знаю, что это «качество» зависит от людей, а не от Европы.

ЕШ: Кстати, люди. Мы, наверное, для коренных украинцев слегка, скажем так, заторможенные. Это вы – широкая душа, громкий смех!
ВР: (Смеется). Первые два года репетитор учила меня медленно разговаривать. Просила не выдавать столько информации так быстро, потому что это слишком много для местных. Чтобы меня притормозить, она заставляла все тексты пропевать.
ЕШ: Она пыталась изменить темперамент. Получилось?
ВР: Получилось!
ЕШ: То есть… сейчас вы медленная?
ВР: Check Point! Сейчас расскажу. У меня есть подруга-журналист, и она организовывала приезд «95 Квартала». Мы пошли на концерт, понятное дело, потом — афтерпати. И сидим с Зеленским, его женой — Леной и еще одни участником проекта Женей Кошевым.

Смеемся, шутим. И тут наши гости выдают: «Слушайте, девки, вы как бы украинки и вроде бы нормальные, но какие-то примороженные!»

Видишь! Значит, получилось! (Смеется).

ЕШ: Так пора на гражданство, может, сдавать?
ВР: Не знаю, не могу расстаться с украинским. Наверное, я должна как-то почувствовать этот момент. В общем, нерешенный вопрос.
ЕШ: Незакрытый гештальт…
ВР: Кто его знает. Я жду, когда можно будет иметь двойное гражданство, и нам разрешат быть и там, и там. Надо же из лимона выдавить какой-то сок! (Смеется).

ЕШ: Какое у вас было свое первое впечатления от Латвии, и что радикально поменялось сейчас?
ВР: Я сюда приехала, как доверчивый щенок, – ко всем с любовью и попытками дружить. Регулярно слышала, что Украина – страна третьего мира, и со мной тут особенно считаться не будут. А я хотела всем помочь, всем рассказать, всех поддержать. Знаешь, у меня есть любимая притча о том, почему надо людям помогать. Вот ты взяла кусочек сала.

Ось так дбайливо-дбайливо (с укр. — «бережно-бережно») взяла його і переклала в інше місце. Iншій людині віддала. И казалось бы ничего, но жирок-то на ручках остался.

Когда ты помогаешь людям, все равно у тебя какой-то «жирок» будет. Но потом эта романтика прошла. Сейчас стала намного закрытее. У меня действительно есть свой социум, и я не пытаюсь его расширить, как пыталась раньше. Больше нет такой необходимости.

ЕШ: А не обидно было «за страну третьего мира»?
ВР: Обидно! Я никогда не считала, что Европа лучше, чем Украина. Никогда! Да, здесь меньше бюрократии – шутка ли, паспорт за три дня можно получить, но в Украине отличное и производство, и наука, и творчество, и качество продуктов, а еще самое вкусное в мире мороженое!

ЕШ: Про «понаехавших» прилетало?
ВР: Куда без этого! Но всегда думала: вы бесплатно получаете молодого, здорового, трудоспособного налогоплательщика с образованием и работой – это же прекрасно! Мы ведь столько всего приносим! С нами же весело, хорошо! Я тут столько лет живу, а в гардеробе все равно и цветные платки, и яркие броши, и разноцветные колготки — чтобы жизнь была, как праздник. Нас же куда не привези, везде цветов насажаем!